По многочисленным просьбам и вопреки многочисленным просьбам не писать:
Эпилог.
«…Кровь.
Через час уже просто земля.
Через два на ней цветы и трава…»
Гимн гондурасских революционеров.
(последняя запись в дневнике сделана другими чернилами и на гондурасском языке)
Мы вынуждены отступать на юг. А как удачно всё начиналось! На всём протяжении нашей освободительной деятельности я был правой рукой сеньора Аморалеса, и тогда, когда мы до хрипоты ругались, обсуждая планы нашей, малочисленной тогда ещё организации, собираясь на заднем дворе барака в далёком шахтёрском посёлке. И тогда, когда мы устроили гениальнейшую операцию по уничтожению генерала Мудольяноса в окрестностях Пуэрто Аксайо, прошедшей идеально - несмотря на скорое прибытие гвардейского подкрепления, генерал был все-таки уничтожен в тёмных лабиринтах секретного бункера.. Так мы думали тогда. В то время у нас ещё не было возможности посмертной ДНК-идентификации, да и в мыслях ни у кого не было, что у генерала существуют двойники. Мы тогда были слишком молоды и слишком наивны, и теперь вынуждены расплачиваться за собственную молодость и наивность кровью наших братьев. Теперь я снова по правую руку сеньора, на этот раз буквально – наш раненый в последнем, нет, не бою – БОЙНЕ – предводитель вынужден опираться о моё плечо, напрочь отказываясь занимать носилки.
И вот уже второй день наша горстка уцелевших бойцов движется на юг Гондурасии – нам необходимо на какое-то время залечь на дно, зализать раны и собрать новое ополчение.
Не понимаю, как могло получиться так, что ещё час назад мы побеждали в этой войне, а теперь вынуждены бежать из собственного дома, как какие-то преступники. Не генерал, устроивший геноцид собственного народа, не наркобароны, продающие свою отраву детям, а мы, честные вольные труженики! Всё складывалось удачно до самого последнего дня, когда начались эти необычно лёгкие победы. Я чувствовал подвох и в прошедшей без единого сучка операции по встрече вертолёта кубинских контрабандистов – наших новых поставщиков оружия, и в этой оставленной наркодельцами посреди ночи базе, которую мы взяли без единого выстрела, и в том, что к моменту нашего прихода на базу Мудольяноса там была поистине смехотворная охрана. Я чувствовал, что всё это – звенья одной большой западни, призванной усыпить нашу бдительность, распылить силы между несколькими объектами и лишить нас нашего главного козыря – мобильности и неуловимости. Я пытался поделиться своими опасениями с сеньором, но он был слишком возбуждён последними успехами и сказал, что я всегда был склонен сгущать краски. У меня появилось подозрение, что у сеньора последние два дня появился какой-то новый информатор, о котором он не говорит даже мне, но которому доверяет больше, чем кому бы то ни было.
Последним предзнаменованием было появление этого журналиста на захваченной нами мобильной базе генерала, которую мы, кстати, тоже взяли без единого выстрела. Все были просто шокированы, когда сеньор, вместо команды атаковать, вдруг примкнул штык-нож к своему АК, нахлобучил на него белый флажок и, поднявшись в полный рост, спокойным шагом пошёл к вражеской базе, дав сигнал рукой нам следовать за ним. Все были на невероятном взводе и держали в прицелах пулемётные гнёзда базы, но с базы не прозвучало ни единого выстрела. Мы вошли внутрь, как к себе домой и нашли только двух насмерть перепуганных американцев и ещё одного – раненого – в лазарете. Именем революции сеньор даровал этим несчастным жизнь, и они побежали, не разбирая дороги. А раненого мы даже напоили пивом из наших запасов, но, прежде чем запереть его в лазарете, тщательно досмотрели и, на всякий случай, пристегнули к койке.
Так вот едва мы только расставили внешнее охранение и начали детальный осмотр базы, появился этот тип в камуфляже латифундистов, но со споротыми знаками различия, с непрофессиональной видеокамерой, американским штурмовым карабином, жутким перегаром и тщательно скрываемым славянским акцентом. И это чучело представилось журналистом местного независимого телевидения. Лично я последний раз видел телевизор около года назад и тогда в эфире можно было поймать только ОГТ – придворный канал, ни о каком независимом вещании тогда не было и речи..
Пижона досмотрели, я отобрал у него вещмешок и карабин, который почему-то оказался не на предохранителе, и пустили внутрь, после чего он принялся искать нашего команданте с целью взять у него интервью. Вот здесь уже сеньор, похоже, тоже почувствовал подвох. Он не стал отвечать на вопросы «журналиста» лично, а подтолкнул вперёд Яна. Этот здоровяк с польскими корнями – парень, конечно неплохой, но я его недолюбливаю за его пижонство. Впрочем, с ролью команданте освободителей он справился вполне успешно, но несколько переиграл, в конце интервью пообещав лично не только убить всех мужчин, но и изнасиловать всех женщин, которые придут на нашу землю с дурными намерениями. Ян определённо слегка переоценил собственные возможности, не считая той мелочи, что в уродливом свете выставил светлую идею освободительного движения. Но о мертвецах или плохо, или никак. Так или иначе, свою истинную функцию подсадной утки, о которой он, похоже, даже не догадывался, он выполнил – но репортёр не оказался киллером-камикадзе с заданием уничтожить главу сопротивления. Наверное, я действительно много себе накручиваю, подумал я в тот момент. «Репортёр» ещё потолкался по базе, «интервьюируя» бойцов, после чего залез на сосну на краю базы, мотивируя это тем, что оттуда он сможет снять удачный крупный план «гнезда гондурасского сопротивления», как он выразился. И в этот мы заметили передвижения противника. На расстоянии недосягаемости для стрелкового оружия, едва заметные за деревьями, нас окружали бойцы Мудольяноса и псы наркодельцов, которые, видимо, решили выступить в этом бою на одной стороне. И только тут до меня дошла истинная функция этого лже-журналиста. Я отчётливо вспомнил антенну радиостанции и провод гарнитуры, торчавшие у него из подсумка, при этом самой наушной гарнитуры у него не было, зато точно такой же провод был подключен к видеокамере, а другой его конец терялся под разгрузкой.
И в этот момент началась стрельба со всех сторон. В такой заднице я не был даже при обороне шахты в Пуэрто Кадамо этой весной. Пули в одну минуту превратили тент в середине базы в лохматый дуршлаг, с деревьев на голову сыпались щепки и хвоя, а с той сосны, куда залез «журналист», судя по звуку, свалилось тело. Видимо, последнюю картинку с общим планом базы его руководство получить уже не успело, и человек на дереве был принят за стрелка. Туда ему и дорога. Но радоваться этому было некогда. Прямо на меня выходило сразу трое бойцов, причём один из них, долговязый и бородатый, был вооружён ручным пулемётом российского образца. Он плотно прижал меня к земле, не давая не только не высунуться за бруствер, но даже просто дать очередь вслепую. Спасали меня только мешки с землёй, которые были установлены по всему периметру базы и даже пули 7.62, выпускаемые его шайтан-машиной, не могли дотянуться до меня и вязли где-то внутри мешков – спасибо американцам за их любовь к безопасности. Ситуацию разрулил Диз. Этот тихий белобрысый парень тоже давно в движении сопротивления. Он редко ноет, говорит больше по делу, а при необходимости легко соглашается на любую, самую непрезентабельную работу – в Пуэрто Кадамо, например, когда шахтёры были убиты при отходе остатков правительственных войск, он в числе немногих не погнушался взять кирку и лопату и идти в забой. И теперь Диз не подкачал. Воспользовавшись тем, что группа из трёх бойцов во главе с бородатым пулемётчиком отвлеклась на меня, продвигаясь в моём направлении под прикрытием пулемётного огня, и напрочь забыла про Диза, он спокойно высунулся из своего укрытия и приложил вначале ближайшего к нему стрелка, а затем бородатого, который не успел быстро развернуть ствол своего массивного РПК и поплатился за это – пулемет, наконец, умолк. Последний боец из их группы перекатился влево, навскидку обстрелял позицию Диза, который уже успел спрятаться за бруствером, после чего боец попытался спрятаться за деревом. Но основание дерева – малоэффективная защита, особенно, когда огонь ведётся с нескольких направлений. Теперь же, заняв позицию, закрывающую его от огня Диза, передо мной он лежал, как на ладони, чем я и не промедлил воспользоваться. В кольце наступавших образовалась брешь. В то же время на противоположном краю базы творилось что-то невообразимое. Наступающие уже подобрались на расстояние, достаточное для метания гранат, и наши бойцы несли серьёзные потери. Судя по знакомому тембру голоса, генерал лично гнал своих солдат в бой, но не столько личным примером, сколько перспективой получить пулю при отступлении. Сеньор Аморалес, зажимая рану бедра и ведя беспорядочный огонь поверх бруствера, ползком отступал в нашу сторону. И мы поняли его приказ без слов. Все, кто мог передвигаться, подобрали оружие, боеприпасы и вещи и бросились через образовавшуюся брешь. Оборонять базу остались только те, кто уже не смог бы далеко уйти…
В числе поспешно схваченных мною вещей оказался конфискованный вещмешок «журналиста», в котором я нашёл эту тетрадь. Люди измотаны, и на этом привале решено оставить весь ненужный балласт. Я решил оставить здесь этот дневник, дополнив его этой последней записью в надежде, что если повстанческому движению и суждено погибнуть в неравной борьбе, то кто-нибудь всё-таки найдёт эти записки и узнает хотя бы частичку правды о нашей борьбе. Не секрет, что теперь для Гондурасии, для её простого народа, снова наступают чёрные времена – диктатор Мудольянос при поддержке крупных землевладельцев снова придёт к власти и возобновит правление мечом и голодом.
Но пока с нами остаётся наш команданте, и пока в измученных глазах людей остаётся искра революционной ненависти, у всех нас есть надежда.
16.08.2005
|