КОНФЕРЕНЦИЯ на AIRSOFTGUN.RU

Отрывок из личного дневника Глена Дербера,
капрала пулеметного взвода.
501 парашютный полк, 101 парашютная дивизия

Введение
Во время кампании в Голландии я вел дневник (что запрещалось на случай захвата в плен) в маленьком ежедневнике, размером примерно два на два дюйма. На каждый день в нем отводилось всего три линейки, так что я записывал не события, а скорее свои комментарии. Я использовал одно-два слова для описания событий, при этом старался писать так, чтобы позже эти короткие фразы могли бы вызвать у меня нужные ассоциации и пробудить воспоминания, но оставаться непонятным набором слов для врага. Когда спустя всего год после войны я взялся расшифровать свой дневник, оказалось, что многие события стали забываться. Тогда я решил потратить несколько дней и привести свой дневник в более понятный вид, потому что еще через несколько лет я уже сам не смогу ничего понять из того, что хотел казалось мне очень важным. Я не упоминаю здесь тех своих сослуживцев, кто остался в живых, поскольку не получил у них на это разрешения. Моя сестра Джейн перепечатала на машинке мои записи, а позже я сам дополнил их, когда перепечатывал на компьютере.
Мой дневник не претендует на объективный и полный рассказ о событиях в Голландии. Многое из того, что я видел, невозможно описать словами. Для этого нужно быть профессиональным писателем или журналистом. Я старался избегать и описания жестоких сцен, присущих любой войне. Многое из того, что я пишу, будет понятно до конца лишь людям, имеющим некоторый жизненный опыт. Потому повторюсь: этот дневник - лишь личные впечатления о событиях, в которых мне довелось принимать участие.

Прелюдия
17 апреля 1944 года я выписался из армейского госпиталя №4173, армейская почтовая служба 121 (Army Hospital Plant 4173, APO 121), куда я попал после ранения в плечо около французского города Карентан (Carentan). Спустя два дня после моего прибытия в часть, наше подразделение стало готовиться ко второй после высадки в Нормандии боевой операции в Европе – десанту около Шартра (Chartres) во Франции. Но армия Паттона оказалась в намеченной для нас зоне высадки (DZ) до того, как мы успели подготовиться к выброске. Нам вместе со всем приведенным в готовность оборудованием и экипировкой пришлось возвращаться назад в главный лагерь полка в Ньюбери (Newbury). После этого я получил недельное увольнение в Лондон. Это было своего рода наградой за действия в Нормандии. На следующий день после того, как я вернулся из увольнения, мы снова получили приказ готовиться к боевой операции. На этот раз в Бельгии, где мы должны были воспрепятствовать бегству немецких войск, взятых в клещи американской и британской армиями. И снова сухопутные части достигли намеченных DZ раньше нас. Мы снова возвратились в лагерь, уверенные, что получили отсрочку еще на несколько недель. Но уже на следующей неделе мы снова оказались на аэродроме, полностью экипированные для выброски, и похоже, что в этот раз нас точно решили бросить в бой.
Эта операция вошла в историю как «Market Garden». Целью ее был обход с северного фланга «линии Зигфрида» для дальнейшего наступления на Берлин. Две американских и одна английская парашютные дивизии должны были высадиться вдоль шестидесятимильного коридора, ведущего от границы Голландии, по которой проходила линия фронта, до города Арнем, где необходимо было захватить переправу через Нижний Рейн. Целью 101 дивизии были первые двадцать миль этого коридора, центральную часть должны были удерживать солдаты 82 дивизии, а область Арнема поручена была англичанам.
Наши действия по подготовке к операции были отработаны до автоматизма во время прежних приготовлений. Мы бродили по временному лагерю, увешанные оружием, в результате - несколько человек были травмированы и попали в госпиталь еще до вступления в бой. Тяжелое вооружение и экипировка были упакованы и уложены в наши С-47. Запомнился также особый летный рацион, который мы получали во время подготовки к операции, который мы никогда бы не получили в нашем постоянном лагере. Это было то довольно редкое на войне время, когда нас кормили до отвала. Кто-то мрачно пошутил, что нас, как свиней, откармливают, прежде чем забить. Я никогда не забуду и речь командира дивизии генерала Тейлора в одном из ангаров. «Ребята, возможно, это будет ваш последний прыжок в европейской войне. Если эта миссия закончится успешно, все мы будем праздновать Рождество в Америке…»
Перспектива к Рождеству оказаться дома была встречена с восторгом, однако у ветеранов Нормандии слова «ваш последний прыжок» вызвали весьма мрачные ассоциации. Масса новых лиц в нашем полку была лучшей иллюстрации тому, что могут значить слова – «последний прыжок». Для многих из нас он действительно может стать последним. И ни Рождества, ни Америки при этом уже не видать.
А потом наступило время последних писем домой. Хотелось так много написать, объяснить то, что человек привык скрывать, но слов не хватало, и только у самых счастливых людей получалось высказаться и отправить такое письмо без камня на сердце.
Мне это письмо далось с трудом. Я был готов сражаться за свою страну, я знал, что могу погибнуть – война не обходится без жертв, но мне тяжело было представлять, как мои близкие будут переживать мою гибель. Наверное, этими переживаниями можно объяснить мое болезненное желание курить перед вылетом, хотя вообще-то я совсем не курю. Накануне операции «Market Garden» я курил беспрестанно и даже поспорил, что смогу выкурить сигарету быстрее, чем любой из присутствующих, без какого-либо вреда для себя. После нескольких таких демонстраций я почувствовал, что все вокруг меня плывет, а голова моя кружится. Скоро я почувствовал себя так плохо, что совершенно забыл даже о предстоящем назавтра прыжке. Я добрался до палатки и заснул.

Высадка
Перед восходом солнца дежурные разбудили нас, и нам пришлось вылезать из теплых постелей в морозное осеннее английское утро. Нам предстояло нести с собой в бой огромное количество вещей, и место в рюкзаке было на вес золота, поэтому мы старались большую часть одежды одеть на себя. Сначала хлопковое нижнее белье, на которые многие солдаты одевали еще и комплект теплого белья (я не мог заставить себя носить подштанники). Далее следовали оливкового цвета рубашка и брюки. В солнечный день сентября такое количество одежды казалось излишним, но нам необходимо было думать и о холодных и, возможно, дождливых ночах, что предстояло провести в Голландии. Поэтому поверх рубашек многие одели еще и шерстяной свитер. Далее следовали носки и парашютные ботинки. Поверх перечисленной одежды я натянул старый парашютный жакет, а сверху все мы одели боевые жакеты и штаны с карманами на всю ногу, за которые немцы в Нормандии называли нас «Дьяволами в мешковатых штанах» (Devils with the baggy pants).
После одевания все мы пошли в столовую получить «последний паек», как мы называли завтрак перед вылетом. К этому времени уже совсем рассвело, и все вокруг было таким красивым и мирным, что не верилось, что к тому времени, когда солнце поднимется в зенит, все мы окажемся за три страны отсюда в самом центре боя и будем сражаться за свою жизнь.
Но таков был удел парашютиста. Затем мы упаковали те вещи, что не положено было брать с собой, и сдали их на хранение. Собрав весь груз, который нам предстояло нести на себе в бой, мы двинулись на летное поле, и стали ждать приказа на погрузку. Количество оборудования, которое мы должны были тащить на себе, впечатляло. Во время высадки в Нормандии многие пулеметные расчеты потеряли свой пулемет вместе с другим оборудованием. Поэтому теперь каждый капрал пулеметного расчета должен был нести пулемет своего расчета. Я как раз и был одним из таких «счастливчиков». Пулемет давался мне в нагрузку к личному оружию, у меня это была винтовка «спрингфилд 03» с наствольным гранатометом и двумя гранатами к нему. Когда я садился в самолет, на мне было свыше ста фунтов разного груза. Вероятно, правильнее было сказать, что я не нес свою ношу, а был просто прицеплен к ней. Я с трудом двигался. Пулемет крепился к ремню безопасности парашюта так, чтобы при открытии купола не покалечить десантника. После того, как парашют откроется, парашютист опускал груз вниз на двадцатифутовой веревке, чтобы он раньше коснулся земли при посадке. Это делало приземление не таким жестким.
Примерно в 9.45 поступил приказ загружаться в С-47. Понадобилась помощь двух человек, чтобы я поднялся по лесенке внутрь машины. В 10.36 самолет помчался вперед и оторвался от земли. Через иллюминатор я смотрел, как уходит вниз Англия, и невольно вспомнил, как также смотрел вниз вечером 5 июня. Сама собой пришла в голову мысль, что это может быть вообще последний раз, когда я вижу Англию. Внезапно эта странная страна показалась мне почти родным домом по сравнению с тем, куда нес меня мой самолет.
Полет продолжался более 2 с половиной часов, и самолет сильно болтало, так что многих солдат и меня в том числе укачало. Сказалась и вчерашняя болезнь, так что меня стошнило где-то на подлете к Голландии. Тем не менее, я хорошо запомнил пейзажи, над которыми мы пролетали. Сначала внизу проплывал красивые поля Англии, потом Ла-Манш и началась Франция, казавшаяся по сравнению с Англией грязной и неухоженной. Мы летели не так высоко и могли видеть, что люди внизу бросали свои дела и смотрели с трепетом на пролетавшие самолеты. Я остро ощутил, что смотрю в будущее со страхом, меня пугала и предстоявшая высадка и все, что произойдет потом. Это было неожиданно, поскольку никогда еще такие мысли не приходили мне в голову. Помню, как я пытался подбодрить самого себя, убеждая, что это последнее задание, которое нам предстоит выполнить, и это задание очень важно для всего мира. Мне придется это пережить так или иначе и потому лучше пройти через это достойно. И еще я думал о своей семье и очень жалел, что они не могут слышать моих мыслей.
Чем дальше мы летели, тем хуже я себя чувствовал и тем меньше я думал о собственных страхах. Многие парашютисты страдали не меньше меня, то и дело кого-то из них тошнило. В самолете стояла ужасная вонь. Когда мой сосед распрощался со своим завтраком, я тоже внезапно почувствовал, что не могу больше терпеть, и попросил ведро. После этого я почувствовал себя несколько лучше. А потом мы вошли в зону действия немецкой зенитной артиллерии, и все мысли мгновенно вылетели из головы. Я забыл даже о своей болезни. Прозвучал сигнал, и мы поднялись и встали в ряд, чтобы в случае, если в самолет попадет снаряд, быстро оставить его. Мы считали, что нам повезло, потому что наш самолет летел одним из первых в колонне. Немцы были слишком удивлены нашим появлением, чтобы ответить эффективным огнем. Потом мы пролетели над британскими передовыми позициями, и видели десятки танков и транспортных средств, ждущих сигнала к выступлению. А потом нас начали обстреливать. Я видел вспышки и черный дым вокруг самолета – это взрывались зенитные снаряды. Самолет сотрясало и по корпусу и крыльям била шрапнель. Я хорошо помню одного немецкого солдата, который стоял на земле и показывал на нас рукой. Я почувствовал какое-то непонятное чувство превосходства над этим солдатом и одновременно чувство беспомощности, поскольку не мог сейчас ничем ответить ему. Мой страх исчез куда-то, завершился самый неприятный период, предшествующий любой боевой миссии. Меня теперь беспокоили только враги, которые ждали меня внизу. Буквально на подлете к DZ солдат, стоявший позади меня, заметил, что мой фал запутался. Он принялся распутывать его. А я молился, чтобы зеленый свет не загорелся до того, как он закончит, потому что если бы я выпрыгнул с запутанным фалом, то наверняка бы погиб или сильно покалечился. Но он успел все распутать.
В 13.05, когда зажегся зеленый разрешающий сигнал, мы стали вываливаться из самолета в бездну. Мой груз не позволил мне даже самому выпрыгнуть, стоявшим позади меня солдатам пришлось просто вытолкнуть меня из люка. Несколько секунд ужаса и вида приближающейся стремительно земли - потом купол надо мной раскрылся. Я был одним из пяти человек, соединенных вместе сцепкой для транспортировки общего большого груза. Помимо этого к моим ногам был прикреплен и мой собственный мешок с пулеметом. Оказалось, что он не желает отцепляться, все мои попытки избавиться от него оказались безуспешными. Земля приближалась слишком быстро. Я приготовился к сильному удару, который должен был закончится переломом ног, но по счастью почва в том месте, где я коснулся земли, оказалась песчаной, и я просто пропахал две борозды своими ботинками, перевернулся и вздохнул с облегчением. По крайней мере, приземлился я благополучно.
Я спешно стал отстегивать парашют, вынул оружие из транспортных чехлов, попутно высматривая противника, как нас учили на тренировках. Но стрельбы слышно не было, и я задержался на месте посадки чуть дольше, чем полагалось, чтобы скрутить и взять с собой часть материи купола. Она могла пригодиться позже на поле боя, да и если я смогу живым выбраться из этой передряги, это будет хороший подарок для моих домашних.
Потом я направился на пункт сбора, который был отмечен белой дымовой шашкой. Там я встретился со всем своим взводом, доложил о прибытии сержанту и стал ждать приказов. Мне было дико, что вокруг нет стрельбы, и задавался вопросом, куда же подевались немцы.
Я помню, меня рассмешил вид моего приятеля Мануэля Дендиса (Manuel Dandis), который сломал челюсть и теперь сидел в канаве с бандажом вокруг головы и с очень грустным выражением лица. Ему снова не повезло. Перед высадкой в Нормандии он умудрился сломать лодыжку, спрыгнув с подножки автобуса. И теперь он до сих пор не мог смириться с мыслью, что и теперь он вышел из игры еще до ее начала. Но он напрасно переживал, несмотря на сломанную челюсть и поломанные зубы, его оставили в строю.
Нашей целью были два моста и город под названием Вегель (Veghel). Мы построились и начали марш. Двигались мы довольно быстро, и скоро многие были ужасно измучены, а некоторые просто отстали. День был очень теплым, а груз, который мы несли, чересчур тяжелым. Вскоре появились и гражданские, которые спешили собрать брошенные нами парашюты и прочее имущество и увезти его домой. Когда мы проходили через какую-то деревню, я поразился тому, как красиво одеты ее жители. Особенно смешными и симпатичными были ребятишки в их воскресных платьях, деревянных башмаках и с косичками. Голландцы были рады нам и угощали, кто чем мог. В этой деревне я выпил первый со времен отъезда из дома стакан парного молока. Потом нас просто завалили яблоками. Было забавно общаться с местными жителями, хотя их язык был странный и непонятный. Ума не приложу, где они умудрились достать столько оранжевой бумаги и материи, ведь этот цвет – национальный цвет голландцев – был запрещен при нацистах. Все голландцы стремились хоть чем-то помочь нам. Одна девочка лет 14 предложила мне яблоко, но я объяснил, что не могу есть его, потому что в обеих руках у меня были коробки с патронами для пулемета. Тогда она взяла одну коробку и несла ее, пока я ел. Эти люди и их радость лучше всяких слов объясняли нам, ради чего мы воюем. На некоторое время они показались мне даже дороже моих родных, которые были где-то далеко, а этим людям я мог помочь прямо сейчас и чем-то большим, чем простое письмо.
Мы вошли в город и обнаружили, что лишь незначительное число немецких солдат скрываются в нем. Передовые отряды наткнулись на них и застрелили нескольких, остальные же предпочли спастись бегством. У нас оказалось достаточно времени, пока они снова собрались прощупать нашу оборону. За это время мы успели пообщаться с местным населением и обменять часть наших голландских денег на продукты и сувениры. Голландцы предлагали нам разную еду, но я теперь был сыт и стал разборчив. Я попробовал яблочный пирог. Он не был особенно хорош, но это было хоть какое-то разнообразие. Позднее днем мы получили приказ выдвинуться на другой конец города к мосту и занять позиции около него. Немцы вырыли здесь достаточно траншей, избавив нас от лишней работы. Мы установили пулемет и оборудовали позицию, чтобы быть готовыми отразить возможную атаку немцев. Но первая ночь на нашем участке прошла совершенно спокойно. Лишь изредка трассирующие пули проносились высоко над нашими головами. На другом участке нашего взвода немцы пытались провести разведку. Парашютисты обратили их в бегство. Никто из наших не был даже ранен. На утро по взводу пересказывали историю, что кто-то, отбиваясь от немцев, проникших в траншею, вступил в рукопашную, выбил винтовку, повалил немца и перерезал ему горло. Но вероятно, это была просто чья-то фантазия.
На следующий день я вместе с пулеметом переместился на позицию, которая была атакована минувшей ночью. Вокруг лежало много мертвых немцев. Установив пулемет на новом месте, я организовал дежурство так, чтобы два человека из моего расчета все время находились возле пулемета и наблюдали, а два других могли отлучиться в тыл в поисках провизии, потому что никакого дополнительного пайка, кроме выданного еще в Англии, мы не получили. Нам повезло, что гражданские жители были благосклонны и всячески помогали нам. Я постоянно ходил в одну семью, дом которой находился поблизости. Несмотря на свою бедность, они охотно помогали нам. Меня угощали эрзац-кофе. До этого я никогда не пробовал такого – он имел вкус какого-то хлебного злака. Как ни странно, мне этот кофе очень понравился, и извинения голландцев за низкое качество этого кофе были напрасными. Еще я очень удивился тому, что почти все голландские женщины, которых я видел вокруг, были беременны. Я хотел узнать – может, так принято в Голландии, но моего словарного запаса не хватило для того, чтобы голландцы поняли такой сложный вопрос.
Мне очень понравилась девушка моего возраста, которую звали Энни (Anny Thiesen). Она была одновременно и открытой, и робкой. Мы много разговаривали и смеялись. Те два дня, что мы находились неподалеку от их дома, я часто заходил туда, прикрываясь необходимостью добыть продукты. Общение с этой девушкой было самым светлым пятном за все время моего пребывания в Голландии. В последний мой визит младшая сестра Энни высунулась из окна и закричала - "Anny und Klen darlinks". Я и не думал, что моя привязанность к девушке так заметна.
Несколько спокойных дней закончились сообщением, что сорок немецких танков и пехота появились на другой стороне города. Мы немедленно собрались и маршем направились туда. Враг начал обстреливать город, и нам приходилось быть очень осторожными, чтобы не попасть под снаряд или осколки. Почти все окна в домах по главной улице были разбиты, фасады некоторых домов имели пробоины. В одном месте снаряд попал в дом, где мать кормила ребенка. Шрапнель расколола стол, но каким-то чудом ребенок не пострадал. Матери осколком поцарапало руку. Она показывала ее всем проходящим мимо, объясняя, как все произошло. Мы только улыбались в ответ.
Ближе к окраине города поступил приказ остановиться и выдвинуть вперед истребителей танков с базуками. Мой приятель по прозвищу Грек был одним из таких истребителей, и я помню, как он кривлялся, прежде чем убежать в голову колонны. Это, видимо, был его способ снять нервное напряжение, никто сейчас не завидовал ему, зная, какая работа ему предстоит.
После этого мы снова двинулись и вышли из города на открытое пространство. Перед нами было небольшое поле, и мы пошли через него. То, что произошло дальше, я запомнил на всю жизнь. Это был мой самый яркий боевой эпизод. Я прошел уже треть открытого пространства, когда с фланга по нам открыл огонь немецкий пулемет. Я видел летящие в нас трассирующие пули, то, как они вспахивали землю все ближе, и кровь буквально застыла в моих жилах. Я буквально рухнул на землю, и попытался понять, откуда именно бьет этот пулемет. Но он был слишком далеко и хорошо замаскирован, чтобы мы могли подавить его собственным огнем. Было глупо оставаться на открытом месте под обстрелом. Я подхватил свои вещи и совершил такую пробежку и с такой скоростью, о которой и не подозревал. Я обогнал всех солдат моего отделения во время этого броска в укрытие.
Обычно пулемет служит для огневого прикрытия пехоты, но в тот момент все сильно перепуталось, и мой командир взвода послал наш расчет установить пулемет на скате канавы. Оказалось, что мы были там совершенно одни, без поддержки пехотинцев, но вскоре несколько человек присоединилось к нам. Канава была неглубокая, сбоку стоял сельский домик, кроме того, вдоль поля росли деревья, которые служили хорошим прикрытием для немцев. Едва мы установили пулемет и создали некое подобие обороны, как в другом конце поля появился немецкий танк. Его командир, не подозревая о нашем присутствии, высунулся наружу, но огонь из винтовки BAR заставил его захлопнуть люк.
Самое время рассказать о том, как я был вооружен. В душе я всегда был стрелком и очень любил винтовки, но поскольку я был приписан к пулеметчикам, мне полагался лишь карабин со складывающимся прикладом. Это оружие имело ряд недостатков – малая дальность стрельбы, слабая убойная сила. Поэтому я по собственной инициативе взял в Голландию вместо карабина винтовку «спрингфилд 03» с наствольным гранатометом и гранатами. Теперь, я думаю, понятно, почему я был так перегружен при прыжке.
Когда танк стал двигаться к нам, я оставил своих подчиненных у пулемета, а сам взял винтовку и гранаты и стал готовить их к стрельбе. Пока я заряжал гранатомет два других стрелка, также вооруженные винтовочными гранатометами, уже открыли огонь и потому я решил пока повременить и поберечь гранаты, тем более, что танк был пока слишком далеко. Гранаты, пущенные парашютистами, однако, оказались достаточным аргументом для немецкого экипажа, чтобы убраться с поля боя. Потом немцы предприняли атаку силами пехоты. Это была не обычная атака, а весьма хитрый трюк. Два немца с белым флагом вышли в поле. Один из наших офицеров поверил, что они действительно решили сдаться, и приказал не стрелять. Но он не мог видеть, что с другой стороны по канаве немцы пытаются обойти нас с фланга. Увидев это, я снял гранату со ствола винтовки и вынул холостой патрон, который применялся для ее запуска. Вместо него я зарядил винтовку трассирующим патроном, хотя не использовал обычно такие патроны, поскольку они сразу указывали врагу на место, где укрылся стрелок. Я поднялся из канавы, в которой сидел и прицелился в одного из немцев. Он бежал к кирпичному дому через поле. Я нажал на спусковой крючок, когда ему оставалось бежать до укрытия несколько метров. Я хорошо видел, что моя пуля попала в цель. Немца развернуло и он упал за угол дома. Я был настолько возбужден своим метким выстрелом, что на некоторое время забыл об опасности и продолжал стоять в полный рост, хотя в меня уже стали стрелять. Наконец мне посоветовали спуститься на дно канавы. Позже я узнал, что точно подстрелил этого немца, потому что мне рассказали солдаты, державшие оборону на правом фланге, что они видели, как один из немцев был убит трассирующей пулей, когда пытался забежать за угол дома.
Я пребывал в приподнятом настроении до тех пор, пока немецкий танк не начал обстреливать нас из орудия. Один из солдат высунулся из канавы, немцы тут же засекли его и открыли прицельный огонь. Близкий взрыв снаряда вывел из строя пулемет, а два человека из моего расчета были ранены и нуждались теперь в эвакуации. Танк медленно приближался к нам. Я стал вновь готовить к бою гранатомет. Танк подошел к нам на расстояние около 50 ярдов.
Я отчетливо помню, что когда я установил гранату на ствол винтовку, танк полз в прямо на меня. Потом остановился, выстрелил и поджег дом. А после этого дал задний ход. Два пожилых гражданских выбежали из горящего дома, пытаясь спастись, но очередь танкового пулемета срезала их обоих. Эта ужасная сцена взбесила меня. Но танк был уже слишком далеко.
Небольшое затишье мы использовали, чтобы эвакуировать раненых. Со мной остался только один мой подчиненный. Немцы начали вторую атаку, засвистели пули. Я залег в канаве, наблюдая, как трассирующие пули проносятся всего в нескольких футах над моей головой. Одна из пуль рикошетом ударила моего напарника Пэлхама Нойса (Pelham Noyes) в лицо. Я почувствовал запах горелой кожи. Пуля засела в его щеке и можно только гадать, насколько она была горяча. Буквально за минуту до этого я посоветовал Нойсу убраться с противоположного ската, но он ответил мне теми словами, что произносили многие из нас, прежде чем в них попала пуля или осколок – «Здесь безопасное место». Позже, когда Нойс вернулся из лазарета, он рассказал, что ему пересадили лоскут кожи с ягодицы вместо сожженной на щеке, и шутил, что после этого, всякий раз, когда он чувствует усталость, его лицо хочет присесть.
Так я остался без команды с испорченным пулеметом на руках и решил, что в таких условиях мне разумнее присоединиться к роте стрелков. Мы отошли немного к городу и заняли новые позиции. Всю ночь мы рыли окопы.
Утром я присоединился к другому пулеметному отделению. Мы окопались у поля так, чтобы простреливать все открытое пространство перед нами. Два американских танка с английскими экипажами заняли позиции прямо позади нас, используя дома как прикрытие. Позднее утром огромный немецкий «Тигр» появился перед нашими позициями. «Тигр» был остановлен выстрелом из базуки, а «Шерманы» добили его огнем орудий. Но оказалось, что танк был только приманкой, чтобы рассекретить наши позиции. Буквально сразу же и оба танка были уничтожены огнем немецкого противотанкового орудия. Танки загорелись. Во время этой перестрелки мы прятались в своих окопах и желали только одного - чтобы они стали еще глубже, чем были. Три человека из пулеметной команды были ранены, и их пришлось эвакуировать. Ситуация становилась все напряженней. Я принял командование над пулеметным расчетом. В течение дня мы были заняты тем, что отбивали атаки немцев, старавшихся захватить мосты, то здесь, то там, при этом постоянно перемещались, чтобы поддержать контратаки своих. Во время одного из таких бросков, немцы засекли нашу команду и обстреляли из пушки. Это было 88-мм орудие, снаряд которого летел быстрее звука и убивал раньше, чем вы понимали, что именно произошло. Он настиг нас в то время, когда мы перебегали дорогу. Меня бросило прямо в канаву у дороги, над головой засвистели осколки. Один из них попал прямо в сердце одному из солдат моего расчета.
Мы продолжали двигаться, и артобстрел следовал за нами по пятам. Нам пришлось рассредоточиться. Позже мы отправили раненых в тыл. Мертвых удалось собрать и похоронить только после того, как закончились бои. Артобстрел наших позиций продолжался с небольшими перерывами в течение всего дня. Мы наконец-то получили приказ закрепиться, я был рад, что у нас будет время немного отдохнуть в течение ночи, но позже снова поступил приказ двигаться. Вдобавок начался дождь. Мы шли в кромешной тьме, не зная, куда идем. Я мог с уверенностью сказать только о том, что творилось в двух шагах слева и справа от меня. Дальше, в темноте, мог уже быть враг, а я бы и не подозревал об этом. Ко всему прочему, я подхватил дизентерию и страшно мучился. В кромешной тьме и под проливным дождем нам пришлось копать окопы. Один из нас рыл, в то время как остальные слушали и наблюдали. Мне приходилось, кроме того, выскакивать то и дело в ближайшие кусты по нужде. Это была действительно сумасшедшая ночь.
Когда на утро появилось солнце, я никак не мог насладиться теплом. Я почувствовал себя чуть лучше. В тот день мы продолжали выдавливать немцев от мостов. Ситуация была непонятной. Мы прижали их к берегу канала, но чтобы окончательно уничтожить их, нам необходимо было заставить их выйти на открытое пространство, а немцы засели в небольшом лесу. Когда мы подобрались достаточно близко, стрелки пропустили нас, чтобы мы могли открыть огонь из винтовочных гранатометов. Я выпустил в лес все свои гранаты, не столько прицельно, сколько для морального воздействия. Позже мы окончательно очистили этот лес. Я точно подстрелил еще одного немца, и думаю, ранил еще двоих. У нас во взводе также были потери – убит сержант, ранен санитар.
Следующая ночь была также довольно беспокойной, поскольку никто не знал, где немцы и что они собираются предпринять. Чтобы враг не застал нас врасплох, я устроил неподалеку от нашей позиции несколько звуковых ловушек. После этого мы поужинали английским пайком.
На следующий день нас снова переместили. В 13.30 мы получили первую за десять дней почту. На мое имя было целых восемь писем, и это вернуло мне душевное спокойствие. Мы окопались на новых позициях и приготовились провести еще одну тревожную ночь. Ситуация, однако, выправилась настолько, что наша работа ограничилась охраной нашего пулемета. Я сумел даже написать короткое письмо домой и занести его почтовому работнику в наш штаб. По пути я забежал к «Греку», чтобы узнать как у него дела. В целом, все было вполне терпимо, кроме разве что того, что наш окоп находился в низине, а неподалеку валялся труп лошади, который уже начал разлагаться.
В двадцати футах от окопа в канаве лежал мертвый немец. Я обыскал его и забрал в качестве трофея комплект для чистки оружия. Вокруг была сплошная жидкая грязь, и я использовал тело немца как сиденье, пока ел свой сухой паек.
На этой позиции мы находились несколько дней. Я написал еще несколько писем домой. Потом мы отошли немного назад и расположились в канаве, достаточно большой, чтобы в ней одновременно могли находиться несколько человек. Мы устроили в этой канаве временную столовую. В близлежащих зданиях мы собрали всю металлическую посуду и на костре готовили себе еду. У нее был непередаваемо чудесный вкус. Там же я впервые за прошедшие 12 дней снял свои ботинки. После 12 дней переходов по грязи и под дождем, эти минуты показались райскими.
Снова начал накрапывал дождик. Мануэль Дандис предложил отправиться на вылазку за немецкими сувенирами. Мы сумели отыскать только несколько брошенных касок, когда рядом с нами начали рваться мины. Мы нырнули в канаву и промчались, как безумные, несколько десятков ярдов. Стало тихо, но как только мы высунулись, пара мин упала так близко от нашего укрытия, что мы сразу позабыли про сувениры и вернулись обратно в расположение взвода. В эти спокойные дни во взвод поступило пополнение, и я получил под командование новый пулеметный расчет.
Четырнадцатой ночью ударил первый мороз. Тогда же какой-то заблудившийся немец набрел на нашу позицию. Оно подошел в темноте к нам и попросил закурить. Но вместо сигареты он получил две пули в грудь. У немца оказались чудесные ботинки, и солдат, застреливший его, забрал их в качестве трофея.
На пятнадцатый день нас наконец-то сняли с позиций и отправили обратно в город, чтобы мы могли помыться и привести себя в порядок. Нас разместили в здании школы на ночь, на следующий день, почистив оружие, я решил навестить Энни, ту девушку, с которой познакомился до начала боев. Но ее дом оказался разрушен, а вокруг я не нашел ни единой живой души, у кого можно было расспросить о том, что здесь произошло. Я был очень огорчен всем этим, но в моем положении я не мог ничего сделать. Потому я вернулся в школу.
А на следующий день поступил приказ собираться, грузиться в машины и отправляться в Неймеген.
---------------

отличный рассказ. где достал? переводил? сам?
единственное НО - в страйке на тему 2МВ наложено табу, так что немного не в тему.
p.s. пишите еще, если есть что.

Нет переводил не я.. Просто просматривал статьи которые у меня есть и подумал что неплохо бы выложить, пусть народ почитает, все таки интересная тема..

Спасибо!

продолжения дневника не будет?
есть ли еще что-нибудь?
кидайте сюда!

Japanese[Givati] писал(а):единственное НО - в страйке на тему 2МВ наложено табу, так что немного не в тему.
p.s. пишите еще, если есть что.

А что тебе мешает заниматься WW2, но под другим названием, а не "страйкбол"???

Нам, например не мешает собирать команду на американскую пехоту на 44 год, а нашим друзьям - на "Вермахт" на тот же период...

продолжения дневника не будет?

Нет бро.. продолжения нету.

http://www.thedropzone.org/europe/holland/derber.html
ссылка на оригинал статьи, как видиш продолжения нет..

http://glory-id.narod.ru/index.htm
Нашел таки, сайт с которого я взял эту статью..

Класс
Если у вас табу на ВВ2 это плохо.
Кидай к нам на http://www.airsoft.com.ua/
У нас это приветствуется
На следующий год уже будем игры проводить

А насчет WW2 аирсофта в России www.airsoft.goodboard.ru Там у нас этому целый раздел... Начинаем потихоньку это движение объединять...